[felinariy]

В янтаре ч. 1.

Внимание: мистика, АУ, вольная трактовка христианских догм, пытки

- А мы тут... это... того... - крестьянин переминался с ноги на ногу, - нашли колдуна. Точно колдун. Патлы - во, глаза дикие, бормочет что-то на непонятном языке... а у нас урожай на корню сгнил..
Милостью святейшего Папы, достойнейший сын церкви и вернейший Пес Господа, Андре был послан с отрядом солдат в эту забытую Богом глушь. Конечно, неделю тому назад, барахтаясь в грязи по колено коню, он это назначение милостью не считал. Но теперь, когда и здесь обнаружилась мерзость - долг возобладал.
- Ведите! - резкий, хриплый от недавней простуды голос бил, как кнут. Крестьяне тут же привели посланника Церкви к сараю. Однако внутрь заходить отказались, бормоча что-то про то, что глаза у колдуна дикие, страсть просто, какие дикие. Андре, пожав плечами, снял с пояса любимое орудие вразумления - длинную сыромятную плеть, без которой из кельи не выходил, распахнул дверь и подавил желание отшатнуться от ударившей в нос смеси «ароматов» крови, навоза, рвоты и еще чего-то столь же «благоуханного». Пленник валялся в дальнем углу, перетянутый веревками так, что напоминал колбасу, запасенную к празднику. При появлении Андре он попытался пошевелиться, тихо застонал, но стон оборвался на хрипящем клекоте выдоха.
Инквизитор подошел, стараясь не вступить в особенно крупные лепешки коровьего навоза. В сарае было темно, чтобы рассмотреть связанного, пришлось наклониться довольно низко. Но даже так разглядеть колдуна мешали темнота и кровь, покрывающая лицо пленника. «Патлы» были уже неровно обкромсаны, грубо и торопливо, нож чиркнул по шее, оставив кровоточащую царапину. Андре приподнял его голову концом рукоятки плети. Кровь из царапины побежала тонкой струйкой, солоноватый запах на пару мгновений перебил все остальные, и ноздри тонкого, изящного носа инквизитора хищно раздулись, вбирая этот аромат. Пленник снова тихо застонал, попробовал приоткрыть глаза, но не сумел - ресницы склеились от крови.
- Интересно. Очень интересно, - затянутые в тонкую кожу, пальцы почти ласково прошлись по лицу колдуна, словно бы повторяя его контуры.
- Помогите, - пленник разлепил губы. Шепот был тихим, едва различимым, однако нотки чуждого говора угадывались отчетливо.
- Поможем. Чем сможем, - Андре повернулся к выходу и чуть повысил голос: - Хуан, Жак, забирайте это недоразумение, мы возвращаемся в монастырь!
В сарай с опаской вошли двое верзил в кирасах. «Трусы, - презрительно подумал инквизитор, - боятся связанного и избитого человека. С кем приходится работать, Pater Deus!»
Пленник внезапно засмеялся, зло и хрипло, видимо, по шагам уловил замешательство конвоиров.
- Я не кусаюсь... правда... - губы искривила усмешка. Андре, услышав эту реплику, снизошел до улыбки.
- Это просто прекрасно, а то не хотелось бы начинать день, выдирая зубы.
Он сел в седло, печально посмотрел на угвазданные по колено сапоги, мокрую едва не по пояс сутану и плащ, и подумал, что в монастыре ждет теплая келья, сухое облачение и прекрасное вино из запасов настоятеля, которым тот «любезно поделился» с инквизитором. А проще говоря, трясясь от ужаса, вручил грозному посланнику Папы ключи от монастыря и уже неделю умерщвляет плоть в посте и молитве в одиночной камере монастырских подвалов.
Вытащенный на свет пленник, на которого выплеснули пару ведер воды, отбивая запах сарая, сумел открыть глаза. Светло-золотистые красивые глаза, в которых, кроме цвета, ничего необычного не было... Ни острых ушей, ни клыков, ни крыльев-рогов и прочего супового набора. Даже как-то скучно. И ради чего эти невежды вытащили его, Андре, в промозглую сырость? Ради желтоглазого уродца? Впрочем, справедливости ради, инквизитор отметил, что парень был даже красив. До того, как крестьяне сломали ему пару ребер, разбили в кровавую юшку губы и «украсили» здоровенными синяками по всему телу, которое лохмотья прикрывали едва-едва. Однако солдаты явно боялись этого парня, молитвы бормотать они не прекращали ни на минуту, пока запихивали его в клетку на телеге, прихваченную специально для колдуна. И успокоились лишь после того, как сверху на клетку была накинута какая-то тряпка. Андре же не чувствовал ничего. Ни-че-го. Хотя еще в Барселоне о нем ходила слава, как о священнике, умеющем «чуять» нечисть и ведьм за лигу, с одного взгляда определять одержимость и проклятия. Впрочем, его ссылка в эту глушь как раз и началась с того, что он отправил на костер дочку одного из грандов, а тот не поленился дойти до самого Папы, доказывая, что Пес потерял нюх.
Из клетки не доносилось ни звука, пленник никак свое присутствие не обозначал, только затылок Андре непрерывно буравил чей-то внимательный взгляд. Инквизитор, привыкший ко всякому, только улыбался. Солдаты, которые видели эту нежную улыбочку на красивых губах священника, начинали креститься раза в три истовее, чем даже при виде пленника, и шептали что-то совсем уж неразборчивое, не похожее на молитвы. И то сказать - от Пса Господня Господь защитить как-то не спешил.
- Как вас зовут, святой отец? - через полчаса пути по раскисшей дороге пленнику явно стало скучно, и он решил провернуть любимый трюк всех ведьм и колдунов - заполучить душу священника.
- Меня не зовут, дитя, я сам прихожу, - Андре даже не повернулся, мечтая о теплом вине со специями и свежем хлебе с окороком.
- Но имя же у вас есть?
- Можешь называть меня так же, как все вокруг, - в голосе священника ясно слышалась усмешка. А еще смирение, подобающее служителю божию.
- А как вас все называют? - пленнику явно было очень скучно.
- Пес.
Андре придержал коня и сдернул тряпку, прикрывающую клетку, с одного угла, чтобы видеть своего пленника. Тот лежал, скорчившись в углу клетки, смотрел в направлении Андре, внимательно и немного затуманено.
- Пес? Странное имя... А я... - он явно впал в замешательство, - Я не знаю.
- Это не имя, дитя, - улыбка священника стала шире, - это звание. А твое имя... впрочем, разве оно так важно?
- Звание? - пленник явно не понимал. - Это тоже странно. А мое имя... Наверное. У всех есть имена, а у меня нет, наверное, это неправильно.
- Неправильно, - согласился Андре, - имя дается нам при крещении, и если у тебя его нет, значит Господь не послал тебе ангела, защищающего твою душу.
- Мне? Ангела? - пленник удивился. - А зачем он нужен?
Андре только головой покачал: кажется, в кои-то веки крестьяне не ошиблись, и перед ним самый что ни на есть одержимый. А то и колдун. То, что не помнит, кто он - так по голове, как видно, тоже били, вот память и отшибло.
Глаза пленника на миг сверкнули всплеском пламени, показалось, что прутья клетки накалились... Андре перегнулся с седла, приближая лицо к клетке, принюхался, как гончая, оправдывая свое прозвание. Пахло кровью, предгрозовой темнотой и какими-то травами, кроме не выветрившейся вони сарая и навоза. Запах манил прикоснуться, почувствовать, как под пальцами бьется ток крови, как пружинит и подается нажиму ногтей или лезвия неправдоподобно-белая кожа, сделать так, чтобы этого аромата - крови и тьмы - стало больше. Пес мечтательно прикрыл глаза, облизывая полные, чувственные губы, неприлично-красивые для священника. Солдаты шарахнулись в стороны, крестясь.
- О чем ты сейчас думаешь? - это прозвучало совсем недалеко от губ священника. Андре распахнул длинные ресницы - черные, загнутые, еще менее приличествующие носителю сана, посмотрел на пленника слегка затуманенными мечтами ярко-голубыми глазами. И честно ответил:
- О пытках, дитя.
Янтарные глаза светились совсем рядом, затягивали в себя сознание, приглашали забыть обо всем.
- Почему именно о пытках?
- Потому что они очищают душу. Через боль помогают прийти к Богу. А квинтэссенция очищения есть огонь, который уничтожает все бренное и грязное, вознося душу в объятия Господа нашего, - Андре почти шептал, с восторгом, как шепчут молитву. Он верил в это, и жаждал приносить очищение всем, кто в нем нуждается.
- А разве прожить жизнь в помощи нуждающимся не есть путь к Господу?
- Не всякая помощь дается силой Его. Бывает так, что мать больного младенца идет к священнику. Тот молится за ребенка, но дитя не выздоравливает. Господь желает призвать его душу к себе, а глупая женщина хочет, чтобы ее дитя осталось в юдоли слез. И она идет к ведьме. Та варит травы, сговаривается с дьяволом, и нечистый прибирает душу ребенка себе, и тот выздоравливает. Какая помощь лучше, дитя? - Андре протянул руку и нежно дотронулся до ссадины на лице пленника, прослеживая кровавую полосу от виска до подбородка, слегка надавил, заставляя подсохшую корочку лопнуть, сочась новыми каплями крови.
- Та, при которой лучше будет матери, конечно же. Не делай так, это больно и неприятно, - попытался отшатнуться пленник.
- Мать отдаст нечистому две души - свою и ребенка, ведьма, которая ей поможет, усугубит свою вину перед Господом. Это лучше? - Андре отнял руку, посмотрел на испачканную кровью перчатку и провел пальцем по губам, оставляя кровавый след. Ему уже не хотелось ни горячей ванны, ни вина, ни обеда. В груди и ниже, в солнечном сплетении, поселился горячий ком, от которого тянулись нити к рукам, к сердцу, к низу живота, заставляя чаще дышать и облизывать сохнущие губы, чувствуя привкус чужой крови.
- Я не знаю, мне трудно судить. У меня никогда детей не было.
- У меня тоже, - улыбнулся Андре, выпрямляясь в седле, - но я знаю, как правильно.
Он подогнал лошадь, сжав бока коленями: на его сапогах никогда не было шпор, а хлыстом он не пользовался принципиально. Лошади - божьи твари, с ними нельзя обращаться грубо, ведь они не смогут ответить, бессловесные и покорные воле человека. Их можно и нужно укрощать лаской. Человек же - иное дело. Ласка развращает, любовь открывает двери предательству, нежность размягчает душу, как гниль - спелое яблоко. С человеком нужна строгость, боль - вот лучшее лекарство от глупости. Пленник умолк, словно потерял все силы за этот краткий разговор, снова откинулся назад, прикрывая глаза.
Уже приблизились стены монастыря, вальяжно расположившегося на холме. Уже заскрипели ворота, открываясь перед кавалькадой и телегой с клеткой. Уже подобострастно кланялся служка:
- Что прикажете делать, святой отец?
- Пленника в подвал, да вымойте - нет желания нюхать вонь, - Андре бросил поводья монашку, решив, что час на приведение себя в порядок он может потратить без особого вреда для души спасаемого.
Пленника увели куда-то вниз, к камерам. Можно было не сомневаться - отмоют в лучшем виде. Когда Андре добрался-таки до своей кельи, там уже исходила паром бадья с горячей водой, на узкой постели лежало чистое облачение - белоснежная длинная рубашка, черная ряса, стояли вычищенные сапоги из мягкой кожи, в которых он любил ходить в помещениях. Мужчина сбросил грязную одежду и с наслаждением погрузился в воду.
Снизу донеслись какие-то странные взволнованные возгласы. Андре, слегка поморщившись, быстро вымылся ароматным настоем мыльного корня и ромашки, ополоснул свои длинные, густые вороные кудри, промывая их от мыла, и встал, обернувшись мягким льняным полотенцем.
- Хосе, что там?
- У него вырваны крылья! Он демон!
- Это причина, чтоб вопить? - поморщился инквизитор, растираясь до красноты, - Мы, кажется, не за невинным агнцем ездили, а именно что за исчадием Преисподней.
- Мы не подойдем к нему! Ни за что!
Андре проглотил вертящееся на языке «Идиоты!» и скорбно вздохнул:
- Овца ты заблудшая, Хосе. Если пленник не будет вымыт и как следует прикован... - продолжать он не стал: и без того было известно, что ожидает нерадивого служаку. Тот трясся всем телом:
- Ни за что! Демон! Он демон!
Пес вздохнул еще более скорбно, сбросил полотенце на пол и взял со стола плеть. Его движения были исполнены легкости и нежности, словно бы он не замахивался, чтобы обрушить плетеную из сыромятного ремня змею на спину послушника, а ласкал его страусиным пером. Хосе вздрагивал под ударами, всхлипывал, но демона явно боялся больше, нежели боли и гнева инквизитора. Плеть полетела обратно на стол, а Андре шагнул кровати.
- Пошел вон.
Прохладный лен приятно касался кожи, облекая стройное, сильное тело, гибкое, как у хищника, с выделяющимися под гладкой, чуть тронутой загаром кожей мускулами, с кажущейся мягкой черной порослью на груди, в паху, на лодыжках и руках. Черная сутана скрыла белую рубашку, превратила животную красоту человека в строгую красоту статуи. Андре застегнул на талии пояс, повесил на него плеть, молитвенник, окованный серебром, выпростал из-под высокого ворота крест на тонкой серебряной цепочке и вышел из кельи. На него смотрели со священным ужасом.
Пленника так и бросили в камере, едва лишь сорвав с него рубаху. На узкой спине отчетливо виднелись два шрама под лопатками, словно впрямь с размаху рванули крылья. Он сумрачно смотрел на Андре, не делая попыток подняться или заговорить. Мужчина присел рядом с ним, сочувственно глядя на следы от крестьянских кулаков, дубин и веревок.
- Встать можешь, дитя?
- Попробую, - демон медленно приподнялся на руках, лицо исказила гримаса боли. Андре подхватил его под мышки, как любящий отец, помогающий встать упавшему ребенку.
- Тебя надо вымыть. Идем.
Демон оперся на его плечо, выпрямился. Высокий, красивый, похожий на статуэтку из мрамора. Только очень уж измученно он выглядел... В этой подземной камере было сухо и почти жарко: у дальней стены, за дыбой и наводящими жуть цепями, свисающими с потолка, пылал огромный камин. В его жерле висел внушительный котел с водой, рядом с лавкой стояла бадья и ведро с холодной водой. Андре усадил пленника на лавку, зачерпнул из котла кипяток и вылил в ведро. Попробовал воду, добавил еще горячей. И взял с лавки ком ветоши, погружая его в воду.
- Не бойся.
- Я не боюсь. Просто сил нет на страх...
- Вот и хорошо.
Если бы кто-то из монахов рискнул спуститься в подземелье, то увидел бы совершенно невинную, и в то же время абсолютно неприличную картину: инквизитор моет свою жертву. Андре проводил мокрой тряпкой по телу демона с такой нежностью, словно перед ним был не приговоренный к смерти, а сам Иисус. Впрочем, тот все принимал с отрешенностью - слишком был измучен и устал. Да и на демона походил мало - ни рогов, ни копыт, ни запаха серы, только глаза светятся янтарными отблесками, да два шрама пятнают узкую спину. Вода сбегала с его тела, унося грязь и запекшуюся кровь, и белоснежная кожа начинала сиять в отблесках масляных факелов и камина. Андре восхищенно оглядывал его, любуясь творением, и ему неважно было, кто именно его создал: Бог или Дьявол. Красота ценна сама по себе. Другое дело, что божественную красоту следует славить, а от дьявольской - избавляться. Но любоваться это не мешало.
- Вот и все, - инквизитор бросил тряпку на стол, набрал в ковш горячей воды, смешал с холодной и вылил на голову пленнику, промывая неровно обрезанные пряди.
- Благодарю тебя, добрый человек.
Андре только улыбнулся, его называли по-разному: тварью, палачом, убийцей, Псом, Бичом Огненным. Но никто еще не называл добрым человеком.
- Не за что, дитя.
Он наклонился, поднимая демона на руки, мимолетно поразившись легкости длинного тела. Донес до пыточной скамьи, с закрепленными в блоках веревками, и уложил, как укладывает невесту на брачное ложе жених. Крепкие конопляные веревки обвили тонкие запястья и щиколотки демона, затягиваясь прочными узлами. Андре повращал хорошо смазанный ворот, заставляя пленника вытянуться в струнку, но все еще не причиняя боли. Все еще впереди, и начинать работу - а очищение души это именно работа, сложная и трудоемкая - на ночь глядя, не самый лучший расклад.
- Отдыхай, - инквизитор ласково провел ладонью по напряженным рукам, отметил внимательным взглядом сломанные ребра и распухшее колено, и вышел, оставляя пленника в тишине пыточной, нарушаемой лишь гулом пламени в камине.